Самым первым концертом, на который я пошёл в сознательном возрасте, было выступление Рори Галлахера. В течение месяца в 1973 или 1974 году я увидел его, Thin Lizzy и The Rolling Stones. Я не был большим фанатам Рори Галлахера, но я считаю, что он чудесно играл на гитаре. Но Thin Lizzy были ещё чудеснее.
В некотором смысле, когда мне было семнадцать, мне уже было пятьдесят. Я всегда был старым. Я прекрасно знаю, что наши записи, которые мы делали, только-только закончив школу, — это лучшее, на что мы тогда были способны. Когда я был молод, меня очень волновал вопрос: если я доживу до седин, не подведу ли я самого себя, не сдамся ли, не пойду ли на компромисс? Этот свой юношеский голос я до сих пор внутри себя слышу, он постоянно где-то там верещит, никогда не затыкается. Когда заткнется — я уйду на пенсию.
Когда мне было восемь лет, я был очень зол на своих родителей за то, что они притащили меня в этот мир. Я ненавидел быть живым. Но, знаете… С годами как-то привыкаешь. Я стараюсь максимально наполнить каждый день, который я проживаю.
Я никогда не сожалел о том, что у меня нет детей. Мои убеждения в этом плане всегда были постоянными. Меня родили против моей воли, и я отказываюсь навязывать жизнь кому-то ещё.
Отказываться взрослеть – это как отказываться принимать свои ограничения. Именно поэтому я не думаю, что мы когда-нибудь повзрослеем.
Когда мы начинали, играя в пабах, я не пел… Я был пьяным ритм-гитаристом, который писал все эти странные песни. Мы сменили около пяти разных вокалистов — все они были чертовски бесполезны. Все кончалось тем, что я каждый раз думал «Я бы мог лучше»… Я ненавидел свой голос, но я ненавидел его не сильнее, чем чей-либо чужой…
Я носил макияж ещё в школе, и я носил макияж, когда начался расцвет глэма. Я начал носить его снова, когда начался панк. Я всегда был изрисован. Это немного ритуально, немного театрально и лишь отчасти объясняется тем, что так я кажусь себе красивее.
Я женился на той, кому нравится, как я выгляжу. Если бы я каждый год менял свою причёску, переизобретал себя в соответствии с текущей модой, очевидно, что ту, на которой я женат, тошнило бы от меня.
Находясь дома, я не ношу никакого макияжа. Но даже в студии, когда я записываю вокал, он всегда на моём лице.
Многие журналисты досаждают мне вопросами о моей внешности, но у меня никогда не было встречи с журналистом, чтобы я захотел выглядеть как он.
Я лучше потрачу время на то, чтобы глазеть в небо, чем на прослушивание Уитни Хьюстон.
Если ты чувствуешь отчуждённость от людей вокруг тебя, это просто потому, что никто не пытается понять тебя.
Я люблю себя в музыке, потому я не могу объяснить свои чувства кому-либо из окружающих.
Соскользнуть в депрессию очень просто, когда ты переполнен мыслями о бесцельности своего существования.
У меня не было желания прославиться. Я просто хотел делать величайшую музыку всех времён. Я не хотел, чтобы кто-либо знал, кто я такой.
Чем больше я отдаляюсь от вещей, которые важны для меня, тем меньше меня заботит то, насколько я от них отдалился.
Большую часть времени я очень застенчив.
Ты не узнаешь песню по-настоящему, пока не сыграешь её вживую.
В некоторых случаях мне нравится раздражать людей, которых нужно раздражать.
Я не угрюмый человек. Просто мои лучшие песни отражают грустные стороны жизни.
Я больше не думаю о смерти в романтическом ключе.
В девяностых я чувствовал, что The Cure были сильно недооценены. Но с тех пор парадигма сдвинулась. Появилось много новых групп, которые выросли на музыке The Cure и не понимают, почему нас кто-то может не любить.
Когда мои племянники увидели это [эпизод South Park Mecha-Straisand], они стали поклоняться мне, но все задавали вопрос: «А что такое «Disintegration», дядя Боб?». Я отвечал, что это кое-что, что я сотворил давным-давно. Мне до сих пор забавно, как все, что я делаю — путешествую, пробую массу новых вещей, встречаюсь с интересными людьми, записываю хорошо продаваемые альбомы, — ничего не значит для них, в то время как мое появление в South Park сделало меня для них бессмертным и популярным… Ублюдки.
Когда мы записывали «Disintegration», я делал все действительно так, как чувствую. Но это не значит, что я всегда такой. В этом сложность написания песен, которые имеют налет депрессивности. Люди представляют, что ты вечно понурый, но это не так. Просто обычно я пишу песни во время депрессий.
Две группы, на которые я действительно стремился быть похожим, — Siouxsee & The Banshees и The Buzzcocks… Мне действительно нравилась мелодика The Buzzcocks, в то время как у Banshees самым замечательным было то, что они создавали невероятную стену шума, подобную которой я не слышал прежде. Моей целью было сочетать в себе два этих свойства.
Однажды Banshee — всегда Banshee (о своем возвращении в The Banshees в качестве концертного гитариста).
Только не-готы считают, что The Cure — это готика.
Временами я открываю глаза, закончив песню, и вижу все эти лица, уставившиеся на меня. Это несколько пугающе.
Всю свою жизнь я играл музыку исключительно для собственного удовольствия, и идея превращения музыки в машину бизнеса для меня чудовищна.
По-моему, рок-н-ролльный миф о том, что надо жить на грани – просто куча дерьма.
Чтобы увидеть новость полностью, перейдите на полную версию страницы