В детстве я часто повторял: «Я буду рок-звездой». Мне всегда говорили, что я выдумываю. Но я всегда верил в это, и это самое важное — верить. Ты просто должен быть уверен в том, что сыграешь в жизни определенную роль, — тогда ты начинаешь замечать определенные знаки судьбы и вживаться в эту роль. И это нормально. Так в людях зарождается и растет мечта. Мечта хочет, чтобы о ней мечтали. У мечты есть много общего со сном. Если начинаешь сомневаться, то замечаешь, что никакого сна нет. Иногда просто важно позволить людям мечтать.
Одному мне абсолютно хорошо. Это было еще когда я переехал из Шверина в восточный Берлин. Еще ребенком я очень часто чувствовал себя одиноко, мне это не чуждо.
Постоянное стремление к вниманию, которое имеется у деятелей искусства, берет свое основное происхождение из детства. Во время самого первого сеанса мой терапевт сказала похожее, что 90% всех деятелей искусства имели проблемы с матерями. Первая любовь, которую узнаёт человек, — это любовь матери. И, если этого лишают, то вы никогда больше не наверстаете. Это навсегда пустота, которая тебя нагружает.
У меня есть брат и сестра, и по возрасту я посередине. Такой типичный ребенок-сэндвич. Тогда мне оставалась только одна возможность: любым путем обращать на себя внимание, быть экстремальным. Так быстро ставишь задачи и без затруднений больше не обходишься, потому что ребенок, конечно, не осознает эту зависимость. Долго я искал ошибки в самом себе, из-за чего все было еще хуже. Позже этот процесс расстраивал меня, а затем систематически и мои отношения. На полном серьезе, Rammstein и провокационные выступления группы для меня были настоящим спасением. Единственная огромная сцена для моего зарубцевавшегося эго и одновременно выход из эмоционального плена. Чувство, что сидишь в заключении, знакомо мне с раннего детства.
Было время, когда мне две-три недели не разрешалось покидать комнату. Я тоже был непрост. И я провел время с тремя кассетами: Led Zeppelin, AC/DC и Black Sabbath — и смотрел в окно. В сочетании с фактически имеющимся «восточным синдромом» заключения в собственной стране это однозначно на меня повлияло.
Я не верю в Бога, я верю в земное правосудие, то есть в то, что все, что мы делаем — плохое или хорошее — обязательно вернется к нам.
В Западном Берлине я был одинок и всегда в движении. Однажды вечером на вечеринке, на которую меня даже не пригласили, я встретил девушку, а через неё — бывшего барабанщика Fehlfarben. С ним я наконец-то снова начал делать музыку. Но в течение долгого времени жить с тремя людьми в одной комнате было напряженно, а на востоке было дешёвое жилье. Так что я вернулся.
Помимо Rammstein мне всегда не хватало определённого музыкального баланса. Я не просто хотел быть парнем, который каждую ночь направляется в первичный визуальный мир, окружённый огнём и ракетами. Я музыкант. Поэтому я искал проект, посвящённый музыке. С Emigrate я нашёл именно этот баланс.
У меня есть потрясающая живая группа (Rammstein) и группа, с которой я отлично сливаюсь в музыкальном плане (Emigrate). Поэтому возникает вопрос: почему я должен снова поставить под угрозу этот баланс? Для меня риск потери баланса слишком велик. Я имею в виду, могу ли я просто выйти на сцену с Emigrate, чтобы люди не ожидали огня и зрелищ? У меня есть сомнения.
Чтобы увидеть новость полностью, перейдите на полную версию страницы